Дождь

Прислонившись щекой к прохладному стеклу, Сергей полусидел на подоконнике и смотрел в темноту двора. Оттуда, из темноты, чуть размешанной светом единственного фонаря, проступали тёмные контуры прижавшихся друг к другу сараев, возле которых тянули и разводили в стороны свои гибкие ветвистые руки шумные тополя. Они взмахивали ими как крыльями, словно удивляясь или негодуя на что-то. Тень тополей прятала под собой столики и лавочки, подъезд и ближнюю стену дома. А откуда-то сверху, словно скатываясь с крыши в приоткрытую створку форточки, падали и врывались в комнату, звуки и запахи первого весеннего дождя. Он лил уже третьи сутки, то ненадолго переставая, словно исчерпав свои запасы, то, как будто покопавшись в уголках своего небесного сундучка, и собрав остатки своей влаги, принимался лить с новой силой. Наверное, дождь хотел славно отметить начало своего сезона и поэтому «работал» на совесть. В расплывчатом конусе света от лампочки, под раскачивающейся тарелочкой-абажуром, виднелся и слышался перепляс его длинных тонких спиц. Вода сильным напором, со звонким клокотаньем и бульканьем так вырывалась из водосточной трубы, словно эта труба, тянулась не под крышу, а еще выше и выше к небу, где кто-то на всю открыл кран водопровода, и видно забыл об этом. Дождь всё лил, лил и лил. Вблизи ещё можно было различить звук каждой упавшей капли, а там – всё дальше и дальше слышался уже ровный гул, и казалось, весь мир в эти мгновения мокнул под дождём, был заполнен его звуками и запахами.

Неглубокая канава не в состоянии была вынести весь поток на улицу, а, возможно, даже, наоборот, с улицы по ней ручьями стекала во двор дождевая вода. Образовавшаяся при этом лужа всё ближе и ближе подступала к стоящим возле сараев моторным лодкам. Вот уже оказались в воде их низенькие опоры, и казалось, ещё немного, и лодки приподнимутся, соскользнув с них, в эту встревоженную фонтанчиками падающих дождинок воду, и, жеманно поводя плечиками бортов, радуясь весне и дождю, пустятся в плавание по двору.

Сергей, словно стесняясь своих мыслей, отвёл взгляд от окна и, мельком окинув всю комнату, остановил его на белом кругляшке будильника. Стрелки приближались к одиннадцати. Тихо играл «Маяк». И эта лёгкая, спокойная музыка, наполнявшая комнату, была очень уместна с доносившимися в форточку звуками дождя. Можно было даже сказать, что они: музыка и дождь хорошо дополняли друг друга, создавая неповторимое настроение одновременной грусти и радости. Да и как они не могли дополнять друг друга, если дождь – это та же музыка, стóит лишь в него внимательно вслушаться. И вот уже раскатистый гром покажется отголоском басистых труб или ударами литавр. Капельки дождя, если не барабанной дробью, то, пожалуй, звонкой песней ксилофона. А всплески и течение воды вполне можно принять за нежные вздохи арфы. Даже непривязанные форточки окон, вместе с неприкрытыми дверями подъездов с помощью ветра, составят неплохой ансамбль скрипачей. Вот и собрался довольно неплохой симфонический оркестр, не хватает лишь дирижера. А впрочем, вот и он! Взобравшись выше всех, взметнул в тёмное небо тонкие молнии-палочки, осветились пюпитры мокрых крыш, всё затихло вокруг. Но это была уже не просто тишина – это было уже начало концерта – это была сама музыка, не слышимая, но уже чувствуемая, ощущаемая где-то в подсознании и, наконец, обрушившаяся на город музыка – музыка дождя. Правда афиши об этом концерте не были расклеены по улицам, и не было длинных очередей у касс филармонии, но о нём можно будет легко узнать, заглянув на последнюю страницу вечерней газеты, в рубрику «Погода». Ликуй и радуйся, узнав, что ожидается гроза. В переложении на наш язык это всё равно, что концерт из произведений классической музыки. Кто-то может возразить, что прогноз погоды не всегда совпадает с самой погодой. Ну что ж, не стоит огорчаться и настоящий концерт иногда откладывают, например, из-за болезни исполнителей. Но вопрос-то здесь ещё и в том, все ли могут побывать на нём, если даже он и состоится. Все ли могут расслышать в мерном нашептывании дождя и во всех иных звуках, ему сопутствующих, эту музыку.

Именно поэтому Сергей не привязывал створку форточки, которой уже долго играл ветер; он, то ласково поскрипывал ею, то вдруг жестко бил об угол проёма окна. Конечно же, стекло могло и разбиться, но ему не хотелось лишать эту гармонию музыки дождя такого простого и нужного «инструмента», как форточка. Ему почему-то вспомнились слова Маяковского «…А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?». Это был один из его любимых поэтов, он знал наизусть многие его стихи, а также поэмы и часто просто так, для себя, вышагивая по комнате или просто стоя у окна, декламировал их. Вот и сейчас вспомнив про него, он не мог мысленно не перебрать в памяти строчки его стихов: «Французский знаете. Делите. Множите. Склоняете чудно. Ну и склоняйте! Скажите – а с домом спеться можете? Язык трамвайный вы понимаете?..» Какая-то на первый взгляд несуразица, но на второй – уже замечаешь глубину поэзии, а перечитав строки третий раз, уже стараешься их запомнить. Поражает отношение ко всему окружающему, то единение живого с неживым, умение увидеть прекрасное в обычном, отличить истинную красоту человека от показухи и фальши. Именно за это Сергей и любил Маяковского, за его точные и сильные слова, произносимые так, словно каждое слово было как забитый намертво гвоздь. И теперь как-то даже стыдно вспоминать то время, когда он не просто не любил, а просто терпеть не мог этих бегающих строк, этих новых и непонятных слов и рифм, да и вообще, весь стиль этой поэзии. Сергей не принимал её за что-то серьёзное и нужное людям. И учителя литературы ни в школе, ни в техникуме, в котором он учился уже четвёртый год, не смогли привить ему любовь к этому поэту. Но это совсем не значило, что он его не знал, напротив, Сергей учил все заданные на дом стихи, но делал это просто для того, чтобы не получить двойку, и отвечал, иногда, даже на пять. Это-то и позволяло преподавателям считать Маяковского понятным и любимым им. Но по-настоящему он открыл для себя этого поэта только год назад. Это случилось в депо, где Сергей проходил производственную практику.

На начало практики ему ещё не исполнилось восемнадцати лет, и поэтому работать помощником машиниста, он пока не имел права. Конечно, было немного завидно друзьям из их группы, но закон – есть закон, и его устроили работать в цех периодического ремонта электровозов. Бригада Василия Просвирного, куда его определили, оказалось молодой, а стало быть – весёлой. С начала смены и до её окончания в электровозе, ставшем в этот день на ремонт, постоянно слышались шутки и смех. С самого утра в электровоз обязательно заглядывал слесарь из другой бригады Виктор Фетюнин, который был влюблён в любимицу бригады Людмилу, обнимал её, целовал, она же как могла отбивалась или делала вид, что отбивалась а он всегда произносил: «Здравствуй, Людочка Красильникова – самая красивенькая!» Потом,– Людмила, рассказывала про свою трёхлетнюю дочку Наташу, про то к каким обманам и ухищрениям ей приходиться прибегать, чтобы её накормить. Этим было положено начало, и сразу разгорался диспут о воспитании детей. Одними, давались Людмиле бесценные советы, другими эти бесценные советы беспощадно отвергались. Третьими, к которым относились Виктор Павлович и Сергей, ничего не давалось и не отвергалось, они с наслаждением слушали как первых, так и вторых и хохотали над спорщиками.

А о песнях даже и говорить не приходилось, особенно чаще слушали Николая Николаевича или просто – «Коль Колича», репертуар которого был довольно обширен. Нет, не подумайте, что все только и делали, что беседовали, спорили, пели – каждый занимался своим делом, работа кипела у всех в руках, может потому она и кипела, что всем было весело. И не подумайте, что все, кто обсуждал последний матч по футболу «Крылышек» и «Зари» обязательно собирались в кабине электровоза. Напротив, все были совершенно в разных местах. Например, Коль Колич исполнял свогрупповым переключателем, зажатый разными проводами, трубками и механизмами. Там было тихо, темно и, вдобавок ко всему, он просто не умещался под ним. Где-то рядом с ним пристраивался и подпевал ему Лёша, аппаратчик. Тоже Алексей, но моторист, располагался, проявляя своё участие в спорах и беседах глубоко под двигателем. А Виктор Павлович декламировал стихи, сидя в релейной камере, где он проверял многочисленные контакты. Там даже повернуться было нельзя, не зацепившись курткой за что-нибудь и не задев за углы, которые в тесноте, казалось, выступали ещё дальше, чем на самом деле. И вот именно он, Виктор Павлович, и сделал для Сергея непонятного Маяковского понятным и любимым. Он часто декламировал стихи, которые тот даже и не слышал и, странное дело, эти стихи нравились ему. Он понимал их смысл и значение и, ему даже хотелось запомнить эти сильные строки. Сергей пошёл в библиотеку. За месяц он перечитал всё собрание сочинений поэта и, больше того, он выписывал понравившиеся ему стихи в тетрадь. А те стихи, на заучивание которых он когда-то тратил весь вечер, теперь запоминались легко и просто. Сергей понял, почему он так поздно пришёл к Маяковскому. Просто он не правильно читал его стихи, которые нельзя было читать быстро, не вдумываясь в каждое слово. А надо было читать, соблюдая все знаки препинания; их нельзя отбрасывать, ссылаясь на то, что стихи непонятные и рифма и стиль которых не как у всех. И только внимательно вчитываясь в каждую строку, словно вживаясь в ту атмосферу стихотворения, можно понять Маяковского. И теперь для Сергея он был больше, чем поэт. Странно, но если бы, ни Виктор Павлович, то Сергей так бы и не знал замечательных стихов поэта революции, тем самым намного обеднив свою душу. Его до сих пор мучила совесть за то, как он раньше не мог открыть для себя Маяковского и, его ужасала мысль, что он мог бы всю жизнь отрицать этого поэта за непривычный стиль письма.

«Да, какой же я был дурак – думал Сергей, глядя за окно, где всё ещё шумел дождь. – А впрочем, почему, дурак? Просто я взрослею». «Взрослею» – повторил он вслух, слабо улыбнулся и чуть заметно, словно в подтверждение сказанному, кивнул головой. Он на минуту задумался, но капли стучащие по карнизу окна, вновь возвратили его мысли к дождю. А дождь всё не прекращался, неужели он до завтра не кончится. Впрочем, даже если и кончится, то всё равно будет поздно, земля и без того только от снега освободилась, а тут ещё третий день подряд дождь льёт. Завтра мы помучаемся. На завтра Сергей с друзьями запланировали поход. Конечно, пойти, они пойдут но, признаться, этот дождь совершенно не поднимал настроение. А капли дождя тем временем, падая на стекло, медленно, словно раздумывая, затейливыми тропками скатывались вниз, обходя на своём пути одних и сливаясь с другими каплями, словно искали своих родных и знакомых.

За тёмным двориком, располагалось двухэтажное здание детского сада, окружённое красивыми голубоватыми фонарями на длинных изогнутых ножках. Их свет, отражаясь от мокрых крыш гаражей и сараев, вместе со светом единственной во дворе тусклой лампочки попадал в окно и, прорвавшись сквозь темноту комнаты, застывал на стекле неподвижным контуром Сергея. Конечно же, ему очень нравились дожди – они навевали особую грусть, и в каждом из них была своя прелесть. Он любил наблюдать, как дождь своими тонкими кистями-каплями, словно прозрачной акварелью подсвечивал старые тусклые краски двора, делал пыльные сараи и ветви деревьев яркими и чистыми, наполняя листья каким-то едва уловимым звуком. Ему нравилось смотреть на эти тёмные сырые краски дождя и, не торопясь потягивать чай из бокала, не спеша переводить взгляд с одного на другое и движения его в эти минуты становились неторопливыми и медлительными. Сергей, ещё, будучи маленьким, часто любил во время дождя забираться на подоконник. Мама подкладывала ему под спину подушку с дивана, и он долго сидел и смотрел вниз с высоты пятого этажа. На первом этаже располагался гастроном, и со двора к нему заезжали большие «холодильники», от которых двор становился тесным и неудобным. Они, «сопя» и покачиваясь с бока на бок, протискивались поближе к складским дверям магазина, создавая этим неудобства жильцам дома, потому что дверь подъезда была общей для них и для входа на склад магазина. И жильцам приходилось обходить этот фургон и вдоль стены бочком-бочком подкрадываться к двери, а потом, вслед за грузчиками, выбирая момент, когда одни из них уже несли ящики в магазин, другие ещё не взяли с машины, а третьи пока не появились навстречу со склада, нырять по деревянным сходням в подъезд. Сюда же подъезжали небольшие грузовики с ящиками полными бутылок с лимонадом, пивом, вином. Они резво подъезжали, лихо разворачивались и останавливались прямо под Серёжиным окном. Ему нравилось смотреть сверху на эти бутылки. Они ровно стояли в ящиках и их разноцветные пробки и крышечки: белые, красные, жёлтые, особенно ярко выделяясь в дождик. И если постараться не замечать грузовик и ящики, если очень сильно зажмурить глаза, то эти маленькие, разноцветные кружочки, расставленные, как придётся, создавали неповторимый по красоте мозаичный узор. Иногда, во двор входила понурая и лохматая лошадь, вкатывая за собой телегу, на краю которой сидел дед, в неизменно брезентовом плаще и кирзовых сапогах. Он грузил пустые ящики, долго их обвязывал, потом ходил вокруг телеги, поправлял ремни, похлопывая лошадь по спине, и что-то говорил ей и также тихо как приезжал – уезжал.

Почему то всё это всплыло сейчас у Сергея в памяти, возможно виною всему был дождь, который, кстати, ещё не прекратился. Где-то высоко над крышами, словно размашистыми надписями неоновых реклам, вспыхивали молнии, а через некоторое время доносились звуки далёких раскатов грома. Когда идёт дождь, то кажется, что люди, которых он мочил, становились ближе друг к другу, понятнее друг для друга. Может потому, что вода – проводник электричества, а людям, иногда, так нужен разряд, чтобы кому-то рассказать всё-всё-всё, открыться и довериться.

Но вот дождь вроде бы начинал утихать. Шум его становился тише и тише, а потом и совсем стал не слышен. Сергей сполз с подоконника, распахнул окно, осторожно выглянул наружу, боясь неосторожного движения и своего глубокого дыхания, чтобы не нарушить тишину, установленную дождём. Впрочем, после долгого шелеста дождя, что стал уже привычным, эта тишина, окутавшая мир, на самом деле была полна звуков, которые были продолжением этого дождя. В водопроводных трубах журчала стекающая с крыш вода, где-то шуршала проезжающая по лужам машина, шелестела от ветра мокрая листва, живыми шариками, падающими с карнизов и стоков крыш, звенела капель, которая ставила последние точки дождя в его зеркальные лужи. Вот и всё, дождь окончен. А может, его и не было? Тогда откуда взялся этот запах, неповторимый и необыкновенный, вобравший в себя чистый ночной воздух, дыхание берёз и тополей, травы и земли, какой-то свой необъяснимый запах дождя. Дождь был, был! Это он покрыл всю землю туманом, оставив после себя сотни, тысячи маленьких прохладных дождей, чуть припрятав их в деревьях и от одного лишь лёгкого прикосновения к ним, можно оказаться мокрыми. Как жаль, что нельзя дарить дожди друг другу. Сейчас только и бродить по улицам, тихим и обновлённым. Сейчас они прекрасны этими растрёпанными мокрыми афишами и лоскутами газет, прибитых каплями дождя к тротуару, с тонкими веточками и лохматыми цветущими почками, обронённые деревьями. Хорошо сейчас, кому одиноко и грустно, у кого просто плохое настроение, побродить по безлюдным улицам города. И все печали и беды покажутся маленькими и ничтожными по сравнению с этим миром звуков и запахов, миром Дождя! Да, бесспорно, дождь – это прекрасно! Он обновляет всю нашу жизнь, смывает пыль и следы тысяч ног с тротуаров городов, чистит их до зеркального блеска. И все улицы становятся словно свободнее и шире, отражаясь в этих зеркальцах луж. Утром дворники их причешут своими мётлами, люди будут спешить на работу и радоваться солнечным тротуарам, безоблачному небу и своему хорошему настроению.

Но это будет завтра, а сегодня денёк для Сергея выдался суматошным. Они с Сашкой, товарищем по группе,долго разыскивали палатку. Одно ателье проката было закрыто на учёт, в другом палатки были, видимо, совсем новые, потому, что перед тем, как дать её, солидная женщина долго объясняла им, что вот уже третий день льёт дождь и что они сгноят палатку и им придётся выплачивать её стоимость полностью. Она не отказывала выдать палатку напрокат, но предостерегала. На что Сергей заметил, что палатка как раз и служит для защиты от дождя. Просто, видимо, этой работнице бытового обслуживания не совсем понравилось вторжение этих мокрых и грязных двух парней, они нарушили тишину её небольшого заведения, в котором она подрёмывала под шум дождя. Когда они вышли на улицу, Сергей расстроено произнёс:

–Ладно, поедем ещё в одно место, если и там ничего не получится – вернёмся сюда, а, может, и не вернёмся, – и продолжил, – мы здесь палатку обратно не сдадим.

В третьем ателье был обеденный перерыв. Они забрались от моросящего дождя в стоящую рядом телефонную будку, и стали ждать. Сергей, ёжась от сырости, кутался в куртку и пытался очистить брюки от налипшей грязи. Саша курил и внимательно изучал надписи на стенах будки, потом, что-то вычитав на приклеенном рекламном листке, где указываются все нужные для людей номера телефонов: вызова такси, техобслуживания, справочной и другие, протянул: «Шеф», давай прогноз погоды на завтра узнаем. У тебя есть две копейки? «Шефом» Сергея прозвали давно, во-первых, потому что он был старостой в группе, во-вторых, входил в состав комитета комсомола техникума, и вот уже год как выполнял обязанности заместителя секретаря. Ну, а в-третьих, к нему часто обращались друзья с различными просьбами и проблемами, и как-то само собой за ним закрепилось это уважительное в их среде к нему отношение. Сергей, пошарив в кармане куртки, вынул двухкопеечную монетку. Саша набрал номер бюро погоды, но говорить, конечно, доверил Сергею. Он принял холодную трубку и услышав далёкое и короткое женское «Да! Я слушаю!», попросил сообщить им погоду на завтра. «Вы не туда попали», – сообщил тот же голос, и кто-то где-то далеко повесил трубку.

– Сань, говорят, мы не туда попали.

– Как не туда? – пробасил Саша. – Вот тебе номер – набирай сам.

– А ведь и правда мы не туда попали, ведь со мной кто-то говорил, а насколько я знаю, в бюро погоды не здороваются и не прощаются и не говорят: «Я слушаю!», там сразу включается запись и читается сводка погоды, – продолжал рассуждать Сергей.

– Слушай, Сань, а куда мы всё-таки попали, давай узнаем. Он снова опустил монетку в щель автомата и набрал прежний номер. Трубка ответила тем же голосом, что минуту назад: «Я слушаю!»

– Простите, а куда мы попали?» – но там, на конце провода сразу повесили трубку.

– Ну как узнал? – поинтересовался Саша.

– Узнал, вот мне бы ещё узнать не будешь ли ты меня проклинать и ныть всю дорогу «Зачем я с вами пошёл?»

– Да ерунда, «шеф», дождь начнётся, это даже романтика – под дождём идти, – ответит Саша.

– Ну, это ты сейчас так говоришь, а как пойдём по лесу, где ещё в оврагах снег не везде сошёл и земля вся мокрая, да ещё надо для костра собирать сырые дрова и спать на этой сырой земле – вот тогда-то я сомневаюсь, чтобы ты вспомнил о романтике, – испытывающее глядя на самого рослого в группе товарища, произнёс Сергей.

– Да и потом, вообще, почему ты тогда стоишь в будке – ты выйди, выйди под дождь! – и распахнул ему дверь. По полу забарабанили капли, и всё молчание будочки наполнили ворвавшиеся отголоски грома продолжающегося дождя.

– Нет, Серёга. Сейчас не интересно, сейчас нет идеи, ради которой надо идти под дождь.

– А в чём ты видишь идею нашего похода, зачем ты идёшь с нами, – продолжал допытываться Сергей.

– Просто интересно. «Просто интересно?» – повторил Сергей и задумался. Нет уж, Санечка, это должно быть больше чем интерес, мысленно возражал он. Жигули – это особый мир, прекрасный во все времена года. И зимой, когда Волга наконец-то застывает у гор, сливаясь с ними воедино, когда не разберёшь где начинаются горы, а где Волга. Всё под белым снегом в неком оцепенении. И весной, когда огромные льдины проплывают талыми кораблями мимо пробуждающегося ото сна леса. Они плывут по тёмной волжской воде, словно откуда-то из далёкого прошлого. А своими причудливыми формами напоминают боевые челны Степана Разина, или повторяют угрюмые профили этих обрывистых скал, к которым волны весной подходят особенно близко и кажется, что эти высоченные утёсы и горы встают прямо из воды и где-то там, в воде, они всё продолжаются и продолжаются. Летом, когда Волга наполнена гудками теплоходов и барж, а плес и горы песчаным шёпотом, шумом ветра, шорохом листвы. Зелёный лес, голубая вода, малиновый закат, заполнял весь этот тихий мир. А осенью? Осенью Жигули словно показывают всё, чем они богаты. Горы раскрашены в разные цвета: жёлтые, зелёные, пурпурные, розовые. Волга тёмно-синей лентой обнимает эти горы, словно охраняя их богатства и красоту.

Нет, Саня, это уже больше чем интерес, и именно поэтому Сергей и сагитировал своих друзей на этот поход. А весна в этом году выдалась поздней. Ребята всё ждали, когда же освободиться Волга, чтобы доплыть на «Омике» или «Ракете» до Жигулёвска. Река вскрылась, плыли льдины, но навигация пока не начиналась. Сергей ещё зимой разработал маршрут первого в этом году похода. Наметил идти 23 апреля. Сам уже за две недели до этого собрал рюкзак – был полностью готов к походу. А с друзьями уже второй раз приезжал на речной вокзал, узнавать, не пошли ли речные суда. Но к большому огорчению вокзал был пуст, кассы не работали, и какой-то мужчина ответил, что первые речные трамвайчики пойдут только после майских праздников. А тут ещё и дожди заладили, но откладывать поход не хотелось. Поэтому было принято решение ехать до Жигулёвска на автобусе…

…Сергей, прислонившись в прохладному стеклу, задумчиво смотрел в окно. Он уже был в Жигулях. В этой «горной стране» с крутыми склонами и причудливыми скалами, глубокими оврагами и широкими плоскодонными долинами, с неповторимой живописностью и необычайностью своей природы, которая может дать большое наслаждение всякому, кто пожелает ближе познакомиться и заглянуть в её жизнь…Он уже слышал, как ветер притронулся к соснам. Как закачались ветви, и «ёжики» шишек посыпались вниз и сонно запрыгали по тенту палатки. Видимо, наверху ветер рябил и морщинил зелёные волны могучих гор. А внизу, по оврагам были разбросаны, вонзившие в землю длинные хоботки, нефтяные качалки. Звенели, крутились их колесики и механизмы, они кланялись встречным, словно вспомнив добрый русский обычай. Ветер ещё раз судорожно вздохнул, и взметнул вверх искры костра. Где-то внизу, в шорохах листьев и веток, послышались всплески волн, скрип вёсел, и говор бурлаков и их протяжные песни. А откуда-то издалека, из далёкого прошлого, доносился треск падающих деревьев, переговоры пищалей, удалой свист, крики и шум катящихся камней. Вдруг шевельнула горбами гора – это Верблюд спускался со своего постамента к Волге, видно на новую тысячу лет захотел пополнить свои запасы. Он прошёл где-то совсем рядом, послышались всплески воды, и его могучие глотки. Сергею не хотелось нарушать эту сказку, пусть будет именно так, как ему представляется. Он откроет глаза лишь тогда, когда Верблюд напьётся и уйдет, вновь заняв своё место у края обрыва…