Глава 11.
О структуре таких лагерей, разбросанных по всей стране, в один из которых, по воле обстоятельств, был определён отец Иоанн Крестьянкин, Александр Солженицын рассказывал так: «…Первая черта, которая сразу бросалась в глаза, – наглый паразитизм верхушки. Начальник лагеря что-то делал. Оперуполномоченный «кум» был чем-то занят. Но была целая категория лиц, абсолютно ничем не занятых: начальник специальной части – он вёл картотеку заключённых. Зачем? Ведь этим занимались и оперуполномоченный, и начальник лагерного пункта. Причём и эту несложную работу делал за него заключённый; начальник «КВЧ» – культурно-воспитательной части, вообще ничего не делал – газеты и письма выдавал за него заключённый; считалось, что он цензурирует письма, но и это делала женщина, лагерная работница. 
Начальник санчасти – совершенно надуманная должность. В стационаре работали два врача, одна вольная фельдшерица, две заключённые фельдшерицы, статистик-заключённый. Начальник только лишь иногда подписывал отчёты, которые изготовлял статистик. Далее, главный бухгалтер – вольный. Абсолютно ничего не делал, всё делали заключённые-бухгалтеры. Заместитель начальника лагеря – опять надуманная должность. В лагере не такое уж большое производство, тут и одному начальнику нечего делать. А тут, пятеро здоровых молодых мужчин, от 30 до 40 лет, совершенно ничем не занятых. Между тем они получали зарплату в 2000 рублей, да 1000 рублей надбавки за чин, да 500 рублей надбавки за опасность работы (с заключёнными). Итак, 3500 (по тому времени) рублей. Далее, бесплатное жилище. У каждого был дом со службами. Каждый имел хозяйство: огород, который обрабатывали заключённые, домашний скот – коз и свиней, которых кормили отходами с лагерной кухни. Бесплатное обмундирование. Средний уровень – среди них не было ни одного образованного человека, никто из них ничего не знал, кроме «Краткого курса истории ВКП (б)», и то только до 4-й главы о диалектическом материализме; добравшись до неё, все они тонули в этой «бездне мудрости», и никто не мог её одолеть. Далее шли надзиратели. Эти работали. Приходилось иметь дело с блатными, действительно рисковать тем, что могут разбить голову. Положение их было неважное, в соответствии с принципом «Кто работает, тот не ест», – жили в холодных помещениях, зарплата грошовая, вечно озлобленные, ищущие, на ком сорвать злобу. Но бывали и добродушные, которые брали с заключённых мелкие взятки, смотрели сквозь пальцы на их проделки. Не то – старший надзиратель, «архиепископ», это обычно неглупый, практичный, напористый мужик, обеспечен лучше других надзирателей. Заключённые. Прежде всего – работники санчасти, счетоводы, бухгалтеры. Среди них изредка попадались интеллигентные, приличные люди, но редко, а так обычно люди мелкие, лживые, интриганы. Народ малоприятный. Что касается других заключённых, то основная масса – бытовики. Это люди, сидящие по бытовым статьям. Прежде всего, так называемые «указники», отбывающие наказание по Указу от 6 июля 1947 года о борьбе с хищением социалистической собственности. Среди них очень мало действительных преступников. Например, парень восемнадцати лет нарвал яблоки в совхозном саду – 20 лет лагерей. Если бы в саду колхоза – было бы 5 лет. Колхоз – это общественная организация, а совхоз – государственная. Типографский рабочий оклеивал свою комнату обоями; по согласованию с начальником взял несколько листов чистой бумаги; в проходной задержали; он сослался на начальника; позвонили начальнику, тот отрёкся: «Знать ничего не знаю». По акту, бумага стоила 60 копеек – 20 лет лагерей. Далее, хулиганы. Молодые парни. Подрался из-за девчонки – 5 лет. Выругался матом в публичном месте – 5 лет. И он попадает в лагерь, где ни один начальник без матерщины не говорит ни одной фразы…»
Варлам Шаламов, репрессированный несколько раз: 1929 – 1932 гг. – Вишерский лагерь на Северном Урале, 1937 – 1942 гг. – Северо-восточный на Колыме, 1943 – 1953 гг. – осуждён на десять лет за антисоветскую агитацию, с последующим поражением в правах на 5 лет, писал: «…А что такое «контрреволюционная или антисоветская агитация» на воле в 1937 году – рассказывать никому не надо. Похвалил русский заграничный роман – десять лет. Сказал, что очереди за жидким мылом чересчур велики – пять лет. И по русскому обычаю, по свойству русского характера, каждый, получивший пять лет, – радуется, что не десять. Десять получит – радуется, что не двадцать пять, а двадцать пять получит – пляшет от радости, что не расстреляли.
Сказать вслух, что работа тяжела – достаточно для расстрела. За любое самое невинное замечание в адрес Сталина – расстрел. Промолчать, когда кричат «ура» Сталину, – тоже достаточно для расстрела. Молчание – это агитация, это известно давно. Ещё за что расстреливали? «За оскорбление лагерного конвоя». Это когда было не только словесное оскорбление, но и недостаточно почтительный ответ или развязный жест заключённого в разговоре с конвоиром, что вообще трактовалось как «нападение на конвой». «За отказ от работы». Очень много людей погибло, так и не поняв смертельной опасности своего поступка. Бессильные старики, голодные, измученные люди не в силах были сделать шаг в сторону от ворот при утреннем разводе на работу. Отказ оформляли актами. «Обут, одет по сезону». Нельзя было в лагере отказываться от работы, потому что отказ трактуется как самое чудовищное преступление, хуже всякого саботажа. Надо хоть из последних сил, но доползти до места работы. Десятник распишется за «единицу», за «трудовую единицу», и производство даст «акцепт». И ты спасён на сегодняшний день от расстрела. А на работе можешь вовсе не работать, да ты и не можешь работать. Выдержи муку этого дня до конца. На производстве ты сделаешь очень немного, но ты не «отказчик». Расстрелять тебя не могут. «Прав», говорят, у начальства в этом случае нет.
Последняя, самая многочисленная «рубрика», по которой расстреляно множество людей: «За невыполнение нормы». За это лагерное преступление расстреливали целыми бригадами. Была подведена и теоретическая база. По всей стране в это время государственный план «доводили» до станка – на фабриках и заводах. Государственный план – это закон! Невыполнение государственного плана – контрреволюционное преступление.
И ещё один смертный вихрь, уносивший больше арестантских жизней, чем другие, вместе взятые, была повальная смертность – от голода, от побоев, от болезней. В этом третьем вихре огромную роль сыграли «блатари», уголовники, «друзья народа».
Работяг били все: дневальный, парикмахер, бригадир, воспитатель, надзиратель, конвоир, староста, завхоз, нарядчик – любой. Безнаказанность побоев – как и безнаказанность убийств – развращает, растлевает души людей – всех, кто это делал, видел, знал… Конвой отвечал тогда, по мудрой мысли какого-то высшего начальства, за выполнение плана. Поэтому конвоиры побойчей выбивали прикладами план. Другие конвоиры поступали еще хуже – возлагали эту важную обязанность на блатарей, которых всегда вливали в бригады пятьдесят восьмой статьи. «Блатари» не работали. Они обеспечивали выполнение плана. Ходили с палкой по забою – эта палка называлась «термометром», и избивали безответных фраеров. Забивали и до смерти. Бригадиры из своих же товарищей, всеми способами стараясь доказать начальству, что они, бригадиры, – с начальством, не с арестантами, бригадиры старались забыть, что они – политические. Да они не были никогда политическими. Как, впрочем, и вся пятьдесят восьмая статья тогдашняя. Безнаказанная расправа над миллионами людей потому-то и удалась, что это были невинные люди».
«…Порой казалось, – продолжал Александр Солженицын, – что это сумасшедший дом, что правители, судьи, заключённые – все сумасшедшие. Ничего! Терпели! Итак, основная масса – безобидные мужички и парнишки, работяги, как они сами себя называли, или «штымпы» – как их называли блатные. Честные, работящие, простые люди, какими они на самом деле были. А настоящие расхитители и растратчики казённого добра почти все бывшие коммунисты. Директора, бухгалтеры. Сидели по той же статье, что и безобидные мужички, но сроки у них, однако, были почти всегда меньше. Видимо, «социалистическая бдительность» следователей и судей усыплялась при помощи не совсем социалистических средств. Только очень уж крупные дельцы получали «на полную катушку», но обычно пристраивались на «придурочьи» должности. И наконец, настоящие уголовники, профессиональные преступники. Как правило, это узкие специалисты. Они очень изобретательны в плане своей профессии: знают воровское дело, умеют грабить, знают, как можно убивать. Но во всём остальном они поразительно примитивны и глуповаты. Почти все профессиональные преступники, имели ярко выраженные признаки дегенератизма. Им была свойственна какая-то странно детская психология. Полное отсутствие в разговорах эротической темы. Матерщина после каждого слова. Любовь к приключениям в стиле авантюрных романов. Настоящий блатной, – «вор в законе», нигде и ни под каким видом работать не должен. За него работают мужики. Он имеет свою особую форму: рубаха, выпущенная поверх брюк, и брюки, вправленные в чулки; на шее крестик. Он вор в законе. Может хватать за горло «мужиков», грабить, убивать, но с санкции старшего блатного. Таковы блатные…»
И вновь повествование Варлама Шаламова «…Не исчислимы злодеяния воров в лагере. Несчастные люди – работяги, у которых вор забирает последнюю тряпку, отнимает последние деньги, и работяга боится пожаловаться, ибо видит, что вор сильнее начальства. Работягу бьёт вор и заставляет его работать – десятки тысяч людей забиты ворами насмерть. Сотни тысяч людей, побывавших в заключении, растлены воровской идеологией и перестали быть людьми. Нечто блатное навсегда поселилось в их душах, воры, их мораль навсегда оставили в душе любого неизгладимый след. Груб и жесток начальник, лжив воспитатель, бессовестен врач, но всё это пустяки по сравнению с растлевающей силой блатного мира. Те всё-таки люди, и нет-нет, да и проглянет в них человеческое. Блатные же – не люди.
Влияние их морали на лагерную жизнь безгранично, всесторонне. Лагерь – отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключённый, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели – инженеры, геологи, врачи, – ни начальники, ни подчинённые. Каждая минута лагерной жизни – отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел – лучше ему умереть. Заключённый приучается там ненавидеть труд – ничему другому и не может он там научиться. Он обучается там лести, лганью, мелким и большим подлостям, становится эгоистом. Возвращаясь на волю, он видит, что он не только не вырос за время лагеря, но что интересы его сузились, стали бедными и грубыми. Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону. Оказывается, можно делать подлости и всё же жить. Можно лгать – и жить. Можно обещать – и не исполнять обещаний и все-таки жить. Можно пропить деньги товарища. Можно выпрашивать милостыню и жить! Попрошайничать и жить! Оказывается, человек, совершивший подлость, не умирает. Он приучается к лодырничеству, к обману, к злобе на всех и вся. Он винит весь мир, оплакивая свою судьбу. Он чересчур высоко ценит свои страдания, забывая, что у каждого человека есть своё горе. К чужому горю он разучился относиться сочувственно – он просто его не понимает, не хочет понимать. Он приучается ненавидеть людей. Он боится – он трус. Он боится повторений своей судьбы – боится доносов, боится соседей, боится всего, чего не должен бояться человек. Он раздавлен морально. Его представления о нравственности изменились, и он сам не замечает этого. Интеллигент-заключённый подавлен лагерем. Всё, что было дорогим, растоптано в прах, цивилизация и культура слетают с человека в самый короткий срок, исчисляемый неделями. Аргумент спора – кулак, палка. Средство понуждения – приклад, зуботычина. Физическое воздействие становится воздействием моральным. Интеллигент напуган навечно. Дух его сломлен. Эту напуганность и сломленный дух он приносит и в вольную жизнь…»
Глава 12.
Гаврилова Поляна – это большое, по масштабам Самарской Луки, село, расположенное, как уже сообщалось, на правом берегу реки Волга. Здесь находится пристань, к ней причаливают суда, курсирующие от речного вокзала Самары. Село занимает прибрежную террасу; с восточной стороны, почти напротив пристани – посёлок Красная Глинка и Лысая гора, по красноватому склону которой вьётся тропинка. От пристани, перпендикулярно Волге через центр села к его западной окраине, идёт дорога, которая затем, уходя вправо, то превращаясь в булыжную мостовую, то, проходя по оврагу, становится грунтовой дорогой, причём, в некоторых местах размытая дождями, она теряется. По окончании оврага дорога проявляется вновь, поднимаясь в гору на открытое ровное место. И здесь, чуть в стороне от дороги, едва заметная тропинка ведёт в заросли кустарника, за которыми можно выйти к колодцу, единственному источнику на большом пространстве этого плато. Долгое время колодец был заброшен, заилился, и вода была непригодна для питья, но стараниями энтузиастов он был расчищен и возрождён. И этот колодец, который в старинных описаниях называли Кошкины слёзы (по некоторым источникам – Гаврилов Ключ), из-за того, что воды было немного, часто выручал путников, останавливающихся на ночлег в этих местах. В местах, которые привлекали летом обилием земляники и клубники, богатым пахучим разнотравьем, а осенью – орехами и грибами.
Первые упоминания о селе Гаврилова Поляна относятся к XIX веку. Однако исторические сведения 
о его первоначальном местоположении расходятся. Одни источники утверждают, что село и сейчас находится на месте своего основания. Другие — что современное село названо так ошибочно, а Гаврилова Поляна располагалась гораздо выше по течению, ближе к Крестовой Поляне. Современное же село Гаврилова Поляна раньше называлось Пасекой. В нескольких километрах от Гавриловой Поляны находится знаменитая Серная гора. С 1720 по 1757 год стоял у её подножия небольшой серный завод, переведённый сюда из Сергиевского уезда по указу Петра I. Впрочем, назвать завод небольшим можно лишь по сегодняшним меркам. За год на нём добывали до 1500 пудов серы, значительно больше, чем на любом другом серном заводе России. Был здесь и собственный горшечный цех. Осколки сосудов, которые изготовлялись в нём и использовались для добычи серы, до сих пор можно найти на берегу Волги в районе Гавриловой Поляны. Почему только осколки? Это можно объяснить технологией. Сначала серу выбивали из породы, затем переплавляли в тех самых горшках. Они запаивались сверху и нагревались. После того как сера отделялась от шлаков, её сливали через носик горшка, а сам горшок после этого разбивался. В 1757 году серный завод перешёл из государственного владения в руки санкт-петербургского купца Ивана Маратова, а в 1765 году его сын Афанасий Маратов прекратил производство серы. Работники были распущены. В начале XIX века государство вновь заинтересовалось Серной горой. В апреле 1809 года новый владелец земель, граф Орлов, получил официальное предложение «уступить в казну Серную гору с окрестностями», которые включали в себя и Гаврилову Поляну. Однако граф не торопился с ответом. Правительство не настаивало. После этого случая промышленными возможностями Серной горы всерьёз никто не интересовался. В XX веке в центре села появилось четырёхэтажное кирпичное здание. Местные жители потом стали называть его попросту – «больница». Его история и история села неразделимы. Во всяком случае, последние пятьдесят лет. В семьях сотрудников КГБ в 80-е годы поговаривали, что дом этот строился как специальный объект. А спецобъектами в те годы называли дачи партработников. Только на Гавриловой Поляне, по словам местных жителей, должна была быть не просто дача, а дача № 3 самого Иосифа Виссарионовича Сталина. Об этой версии свидетельствует величественная архитектура здания. Даже оставшиеся от него развалины говорят о том, что это вполне могла быть правительственная дача. Говорят, также, что от дачи шёл подземный ход (ныне взорван) до Каменного озера, где вполне мог сесть гидросамолёт. Однако, не совсем понятно, что здесь имеется ввиду. Местные жители называют Каменным озером протоку Волги, начинающуюся от самого села, официально же Каменное озеро находится значительно дальше.
Так это или нет, но «великий и ужасный» на Гавриловой поляне так и не побывал. На склонах гор вокруг села до сих пор можно встретить ровные площадки, сложенные из камней. Это так называемые «позиции». На одной такой «позиции» свободно размещались три зенитные батареи и осветительный прожектор. Кроме того, практически от каждой площадки вглубь горы был прорыт ход, в сечении представляющий квадрат 2х2 м. Глубина таких ходов – около 50 метров, что позволяет предположить их использование в качестве складов боеприпасов. Некоторые позиции имели даже пробурённые скважины для снабжения личного состава водой – до сих пор торчат из камня отрезки труб, уходящие вглубь горы. Провиант сбрасывался с самолета. Назначение такого мощного укрепления вполне понятно. За горой в 1942 году строился военный аэродром, на который даже были выполнены две пробные посадки военных самолётов. Впоследствии необходимость в нём отпала, и территорию распахали под колхозные поля. Аэродрому нужно было прикрытие от авиации противника, а что может быть лучше замаскированных на поросшей густым лесом горе зенитных батарей?
Неизвестно, когда – в годы войны, либо после ликвидации лагеря, были сняты все орудия, а по приказу Сталина (Закон 1949 года «О недрах» и Указ от 1947 года «О запрещении несанкционированного посещения подземных полостей, рудников, шахт, пещер и каменоломен»), все ходы были взорваны специальными сапёрными частями МГБ. Однако некоторые из взорванных ходов всё же удалось раскопать, многие ещё предстоит. В одном из таких ходов обнаружено нечто необычное. 
Протиснувшись через небольшой вход, можно попасть в небольшой, сильно заваленный упавшими плитами, зал. В дальнем конце вниз ведёт узкий лаз, из которого ощутимо «тянет» мощный поток холодного воздуха. Спустившись на пару метров вниз, попадаешь в длинный коридор с тем же квадратным сечением 2х2 метра. Ход обвалоопасен – тут и там лежат огромные плиты, а кое-где даже целые «конусы». Известняк, из которого он выполнен, удивительно непрочен, камни чудом держатся на потолке. При любом неосторожном движении могут произойти сильные осыпи, и даже обвалы. Возьмёшься за выступ – камень так и остаётся в руке. Не зря это место спелеологи окрестили «Гнилой пещерой». В самом начале ещё сохранились полусгнившие крепления. Метров через 50 ход заканчивается шахтой квадратного сечения 3х3 метра. По углам сохранились фрагменты креплений, прежде защищавших строителей от обвалов. Сам колодец имеет очень ровные (насколько это возможно), сохранившие следы от бревенчатой опалубки, стенки. Глубина колодца около 23 метров. Это немного выше, чем уровень Волги. На глубине примерно 10 метров имеется некое углубление в направлении продолжения хода. Конфигурация колодца позволяет предположить возможность использования его в качестве шахты лифта. Кому и зачем он здесь понадобился в безлюдном лесу, в горах? Кто строил все эти укрепления? Поговаривают также о шахте на Крестовой Поляне, расположенной не очень далеко от Гавриловой Поляны, и о ходе, ведущем под Волгой (заминированном), заканчивающемся на Красной Глинке, в районе Холодильника. Не исключена вероятность соединения всех этих объектов в единую систему. С большой долей уверенности можно говорить, что этот объект является одной из частей «Каменного крейсера», описанного бывшим офицером советской военной разведки Виктором Суворовым (настоящее имя – Владимир Богданович Резун) в книге «Контроль».
«…В Жигулёвских горах, по приказу товарища Сталина, начиная с февраля 1933 года, идёт строительство подземного города. Великая освободительная война не за горами. И на случай большой освободительной войны необходимо иметь командный пункт. Москва так и останется официальной столицей Советского Союза, но управлять миллионами войск и огромной, всё разрастающейся страной с сотнями миллионов населения, лучше из никому неизвестного, недоступного и неприступного центра, который специально создаётся именно для этой цели. Подземный город в Жигулях у Куйбышева – самый удачный выбор. Тут, в подковообразной излучине Волги, в Жигулях, будет столица Европы. Сюда под стотридцатиметровую глубину монолитной скалы по жигулёвским тоннелям, набитым аппаратурой, стягивает Сталин линии связи, значит, он должен иметь некий предохранительный механизм, не уступающий лучшим шифровальным машинам, которым эти системы отпираются и запираются.
…Не спит подземный город в Жигулях. Вагонетки скрежещут на поворотах. Скрипит электровоз тормозами. Где-то сваи вбивают, и по километрам подземных тоннелей грохот отдаётся. Где-то вгрызается в скалы Метрострой, где-то откалывают «зэки» тысячи тонн рыжих дроблёных камней, где-то ревут вентиляторы, вытягивая непроглядную пыль из забоев. А в тоннеле К-66 уже тихо, уже светло, уже воздух чист и свеж. Уже идёт монтаж. Уже установлены бесконечным рядом серые шкафы, уже провешены связки разноцветных проводов многокилометровой протяжённости, каждый толщиной со сноп, который бронзовая колхозница на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке торжественно и решительно вознесла над своей металлической головой. Брызжет электросварка, тянут монтажники кабели. Тоннель К-66 – пять километров. Все пять километров забиты аппаратурой гудящей, поющей, стрекочущей. Сотни «инженеров-зэков», словно жрецы подземного храма, совершают таинство единения миллионов фрагментов в единую систему. Когда работа будет завершена, останется только в щель броневой плиты вставить «Контроль-блок» – ключ ко всем правительственным, государственным, военным, дипломатическим и всем другим системам связи…»
Назад – Гаврилова поляна главы 9 и 10 Далее – Гаврилова поляна главы 13 и 14
Оставьте первый комментарий