Глава 5.
Война окончилась. Внешний враг был побеждён, но жить без борьбы Советское государство не могло, и опять Церковь оказалась под прицелом. Особенно стали ополчаться на тех, в ком теплился светильник Духа. Отец Иоанн чувствовал на себе «ласковое» внимание богоборческой власти, требующее от молодого священника «уступок невозможных». И «когда обстановка вокруг него накалилась особенно», он обратился за советом к Патриарху Алексию I, который ему твёрдо напомнил, что при рукоположении он дал ему служебник, а стало быть всё, что там написано надлежит выполнять, а всё, что находиться за сим – терпеть.
Наступила Пасха 1950 года. Уже была написана кандидатская диссертация в Духовной Академии на тему: «Преподобный Серафим Саровский чудотворец и его значение для русской религиозно-нравственной жизни того времени». Оставалось несколько дней до её защиты, но человеческая зависть сыграла с ним злую шутку. Его проповеди иногда имели политическую окраску, а поскольку настоятель храма завидовал авторитету и любви к батюшке многочисленных прихожан, то он решил использовать политическую прямоту отца Иоанна для заключения его в тюрьму и таким образом удалить его из храма. Находясь однажды в комнате, где были собраны святыни Дивеевского монастыря, отец Иоанн услышал слова, к нему обращённые: «Порабощён телом, душу непорабощёну соблюди». О смысле слов долго думать не пришлось, так всё было прозрачно. Он свыше получил достоверное извещение о своём будущем. Позднее о готовящемся изменении в его жизни сообщил и его духовный отец, написавши ему, что обвинительное дело на него уже готово, но отложено до мая. Незадолго до ареста, друг отца Иоанна по Духовной академии сообщил ему о невольно услышанном в алтаре Богоявленского собора недвусмысленном разговоре двух священников: «Крестьянкина сдавать надо», – говорил один. «Сдавать, только после Вознесения, а то сейчас его заменить некем» – отвечал другой.
На второй день Светлой седмицы, входя во двор храма, встретил он сторожа, подметающего ступени, ведущие на паперть, пыль стояла столбом. На что батюшка заметил: «Мети, мети скоро и меня так же выметут отсюда». Донос на священника Иоанна Крестьянкина в 1950 году написали трое: настоятель московского храма, в котором служил отец Иоанн, регент того же храма и протодьякон. Они обвиняли отца Иоанна в том, что он собирает вокруг себя молодёжь, не благословляет вступать в комсомол и ведёт антисоветскую агитацию.
В ночь с 29 на 30 апреля в Большом Козихинском переулке был произведён обыск, священнику Ивану Крестьянкину предъявили ордер на арест, который не стал для отца Иоанна неожиданностью. И этой же ночью «чёрный ворон» увёз его в застенки НКВД, где невидимая рука Промысла Божия благословила следователя МГБ Ивана Михайловича Жулидова писать дело № 3705 по обвинению Ивана Крестьянкина в том, что он – священник Русской Православной Церкви. В своих лицах они противопоставили друг другу две непримиримые силы: Бог и враг Божий, Истина и ложь. С тюрьмы на Лубянке начался новый этап жизни иерея Иоанна. Три московских узилища – Лубянку, Лефортово и Бутырку – предстояло пройти ему с 30 апреля по 8 октября, учась жить в суровых условиях неволи и лжи, чтобы остаться на спасительном и светлом пути, который питает всё высокое и живое.
Сам отец Иоанн скупо вспоминал об этом времени. Сохранилось малое его свидетельство о первом дне пребывания на Лубянке: «Когда меня взяли в тюрьму, оформление там долгое и тяжёлое – водят туда-сюда, и не знаешь, что ждёт тебя за следующей дверью. Обессиленный бессонной ночью и переживаниями первого знакомства с чекистами, я совершенно измучился. И вот завели меня в какую-то очередную камеру и ушли. Огляделся: голые стены, какое-то бетонное возвышение. Лёг я на этот выступ и уснул сном праведника. Пришли, удивлённо спрашивают, неужели ты не боишься? Отвечать не стал, но подумал: а чего мне бояться, Господь со мной». Первый протокол его допроса отмечен 29 числом, значит, новому арестанту не давали времени на раздумье. А вот как описывает свое водворение на Лубянку историк и этнограф Владимир Рафаилович Кабо, тогда 24-летний студент Московского университета, заключённый в тюрьму одновременно с отцом Иоанном. Он позднее встретился с ним в лагере на ОЛП (отдельном лагерным пункте) № 16, который находился вблизи перегона Чужга — Красково, там, где на современных топографических картах отмечено «урочище Чёрное».
«…Лестницы, проволочные сетки, коридоры… Руки назад, идите… Человек с голубыми погонами крепко держит меня сзади… Лестницы, сетки, коридоры… Лифт… Крошечная комната, глухая, без окна, ярко освещённая электрической лампой, белёные стены, скамья… Потом я узнаю, это называется бокс. И вот я – один. Сколько проходит времени? Другая такая же комната, со столом. Человек в сером халате, лицо-
маска, молчаливый и отчуждённый, как служитель потустороннего мира. Короткие команды, методичные, уверенные движения. Разденьтесь… Все мои вещи падают на пол… Снимает с брюк ремень, вытаскивает шнурки из ботинок, отрезает металлические крючки, распарывает подкладку. Приходит другой такой же в халате. Парикмахерской машинкой, теми же методичными, отработанными движениями, он снимает мне волосы с головы, и они тоже падают на пол… Потом меня куда-то ведут, приказывают сесть на стул, передо мной – ящик фотоаппарата: фас, профиль… Снимают отпечатки пальцев, плотно прижимая их к листу бумаги. Потом уводят, и я снова – один… Эти люди-призраки – как обитатели иного, кромешного мира… Потом опять куда-то ведут. Лестницы, сетки, коридоры, двери… И этот странный, жуткий язык служителей ада, на котором они переговариваются между собой, когда ведут меня по всем этим лестницам и коридорам – ни одного человеческого слова, только птичий клёкот, громкое перещёлкивание языком или пальцами – большим и средним, и все эти звуки гулко разносятся под сводами и замирают вдали… Этой же ночью – чтобы не дать опомниться, собраться с мыслями, прямо из дома, ещё свежего, наивного – приводят в кабинет следователя. Он – за письменным столом, я – на безопасном расстоянии от него, у двери…».
Отец Иоанн тоже помнил эти лестницы, коридоры, угрюмый гул шаркающих ног, тюремный колодец, где периодически звучало в его адрес суровое предупреждение: «Заключённый №13431, гуляйте без задумчивости». Нет уже живых свидетелей того времени и тех событий, но следственное дело рассказывает о давно минувшем, о людях, о высоте нравственного подвига тех, кто всё упование возложил на Бога, и о глубине падения забывших о Нём. В начале следственного дела Крестьянкина Ивана Михайловича находятся протоколы обыска и квитанции на изъятые вещи и деньги. У отца Иоанна таковых не оказалось, но зато есть свидетельство о наличии в его библиотеке 347 книг религиозного содержания. При обыске их с сугубым вниманием просмотрели, но, ни одной книги и даже брошюры, изобличающей его враждебное настроение к советскому строю, не нашлось.
В показаниях же свидетелей ясно просматривается, что следователь держал их на одном и очень коротком поводке. Им было поставлено несколько задач: Крестьянкин должен быть уличён в клевете на государственную систему, через высказывания о гонении на Церковь, в измышлениях на советскую действительность, выражающихся в разговорах о падении морали и нравов, в разжигании религиозного фанатизма среди молодёжи, и в подтверждение его опасности для строя. Они должны были засвидетельствовать его популярность среди верующих. И даже вопросы о проповедях, доказывающих якобы антисоветские настроения подследственного, были даны одни и те же всем троим. И «свидетели» заговорили об одном и том же и одинаковыми словами. Очевидно, немного времени потратил следователь на их подготовку. Свидетельских показаний всего пять, три до ареста отца Иоанна, два даны позднее при очных ставках. Протоколов допросов было десять, число встреч со следователем установить невозможно. Не осталось протоколов записи допросов, но след этих негласных встреч отец Иоанн пронёс по жизни до конца – пальцы его правой руки были изувечены во время следствия.
Всё сфабрикованное дело Крестьянкина было абсурдно и нелепо. 
Причиной гонения на него стала именно проповедь веры, нравственной жизни, бескомпромиссная верность Церкви фактически вменялась ему в вину. Властные структуры без колебаний отправляли священника на гибель, а его запуганную паству надеялись вернуть в тёпло-хладное состояние, граничащее с безверием. Огромное количество грамматических и других ошибок – это типично для протоколов следственных дел. Перевранные имена, искажённые фамилии и обстоятельства – на всё это никто не обращал внимания по вполне понятным причинам: обычная малограмотность и спешка, но и подсознательное чувство, что всё это – ложь, имеющая лишь вспомогательное значение при расправе с намеченной жертвой.
Поусердствовали в своих показаниях и певчая, и отец-дьякон, и настоятель. А слова, произнесённые отцом Иоанном при служении в храме, выдернутые из контекста речи, искажая смысл, ложились на страницы следственного дела как действительные улики в планомерной антисоветской пропаганде. «Вы говорили эти слова?» – спрашивал следователь. «Да, говорил», – отвечал отец Иоанн. Сказать «нет» он не мог, потому что на самом деле произносил их. Объяснять же, что смысл им сказанного совершенно другой, было бесполезно. Кроме того, не смел отец Иоанн, даже ради собственной защиты, сказать свидетелю-сослужителю: «Вы лжёте!», когда, с целью окончательного изобличения преступника, следователь назначил очную ставку с тем самым настоятелем храма. Отец Иоанн уже знал, что этот человек является причиной его ареста и страданий. Но когда настоятель вошёл в кабинет, отец Иоанн так обрадовался, увидев своего собрата-священника, с которым они множество раз вместе совершали Божественную литургию, что устремился по-священнически целованием приветствовать собрата. А тот, пришедший подтвердить надуманные показания, соскользнул к его ногам в обмороке.
В следственном деле нет описания этого происшествия со свидетелем, но факт этот изобличился на удивление малым временем встречи и краткостью показаний допроса. Когда священника привели в чувство, исполняя требования следователя, он смог повторить только одно из своих предыдущих свидетельств, на большее у него не хватило сил: «В 1949 году, во время службы, среди прихожан Крестьянкин в общей исповеди, подчеркивая, любовь друг к другу, существовавшую в довоенные времена, говорил, что в настоящее время жизнь проходит в пороках. Говорил, что у нас повсюду обман, ложь и предательство. Люди без стыда и совести предают друг друга. Молодёжь развращена, и женщины и девушки ведут развратную жизнь».
И эти слова «гееннским» огнём жгли его же душу. А для отца Иоанна нестерпимой пыткой было видеть нравственное падение служителя церкви. Он стал помогать несчастному: «Да-да, я это говорил». «Да-да, говорил и это». Он, соглашался, со всем, не оправдываясь. Уж лучше самому пострадать, чем изобличать собрата во лжи и предательстве.
8 августа была и последняя встреча отца Иоанна со следователем Иваном Михайловичем. Жулидовым. Вряд ли Жулидов не понимал, кого судит, кто перед ним стоит. Но, подобно Пилату, умыл он руки свои и не произнёс таких нужных душе его слов: «Я не нахожу в Нём вины». Его приговор был: «Повинен смерти!». Как это всё знакомо! Живёт евангельская история, живёт и в наши дни. «Кто хочет по Мне идти, да отвержется себя и возьмёт крест свой и по Мне грядёт». «…Каждому из нас дан крест нашей личной жизни, указан путь, и только на нём ты будешь полезен, именно на нём будешь делать дело по воле Божьей, а не по своей или ещё хуже – по вражией воле; именно для этого и даются нам от Бога нужные силы и разумение…»
Глава 6.
Летом, 1870 года, на Волгу, с целью поработать на природе, отправились Илья Ефимович Репин, со своим братом Василием и товарищами – художниками: Фёдором Александровичем Васильевым и Евгением Кирилловичем Макаровым. После долгих советов с бывалыми людьми, выбор их остановился на Жигулях. И действительно, Жигули поразили их своей красотой и пространством, которое, после учебных мастерских и коридоров Императорской Академии художеств, просто не вмещалось в альбомы из-за непривычного кругозора. Позднее, Репин об этом напишет так: «Волга представлялась мне какой-то музыкальной пьесой вроде «Камаринской» Глинки. Она начиналась заунывными мотивами тянувшихся бесконечно линий от Углича, и Ярославля, переходила в красивые мелодии в Плесах и Чебоксарах. Волновалась и дробилась до Казани, уходила в бесконечные дали под Симбирском и, наконец, в Жигулях разразилась таким могучим трепаком, такой забирающей «Камаринской», что мы сами невольно заплясали – глазами, руками, карандашами и готовы были пуститься вприсядку».
…Впервые художники высадились в неизвестной стране – «на Волге» против самой лучшей, по их мнению, точки Жигулей, на пристани города Ставрополь Самарский. Место, на котором стоял в то время Ставрополь, теперь скрыто водой. Но тогда, художники наняли, по их словам, воровского вида извозчиков и попросили отвести их в город, на квартиру, где «было бы можно пожить недели две, чтобы им и пищу готовили». Извозчики, не внушавшие путникам доверия, привезли их к дому «Буянихи» …
…Бревенчатый, пятистенный, построенный в середине XIX века, дом (взъезжая изба мещанки Буяновой), в котором жил Илья Ефимович Репин со своими друзьями в начале лета 1870 года, был перенесён из зоны затопления в 1955 году и до сих пор существует. Одна половина дома жилая, её занимает Леонтьева Ирина Владимировна, мама которой, прожив 93 года, поселилась в этом доме в 1936 году. По воспоминаниям Ирины Владимировны, «кто здесь только не жил; и председатель сельсовета, и какой-то продавец, и скорняк, и что весь дом был разделен на 4 квартиры и стал почти коммунальным». В октябре 1988 года, в свободных от жильцов комнатах, общей площадью – 22 квадратных метра, после передачи горисполкомом этих помещений отделу культуры, было решено здесь создать историко-литературный центр «Дом Репина». И некоторое время он существовал. Теперь же на доме только мемориальная доска, напоминающая нам о сопричастности его к творчеству известного художника. Правда, следует заметить, что сейчас та часть дома, где жил Репин временно передана под творческую мастерскую Николаю Петровичу Чекмареву, члену Союза художников, члену Союза кузнецов России. Работает Николай Петрович в специально оборудованном сарае, что расположен во дворе, рядом с домом. Окна дома теперь закрывают узорчатые решётки, а возле мемориальной доски повешен фонарь, в красивой металлической оправе, выполненный под старину. Также найдено много интересных решений интерьера небольших комнат. Радует сердце то, что сейчас здесь живёт и работает человек не только сохраняющий эту часть дома, но и принимающий немалое участие в его украшении…
А в то время в этом доме их приняли настороженно, как потом выяснилось, хозяевам они, из-за «гладкой»
стрижки, показались беглыми арестантами. И даже был приглашён сосед, старый солдат с кремневым пистолетом, и все обитатели дома не спали всю ночь, прислушиваясь у дверей постояльцев. В свою очередь, Репин с товарищами забаррикадировали все окна, на случай, если разбойники полезут к ним. «Край-то неизвестный, дикий». Но, пожив несколько дней, они уже не затворяли, ни дверей, ни сундуков. Наняли на неделю лодку, переплывали на другую сторону Волги и пропадали целыми днями в непроходимых, вековечных лесах Жигулёвских гор. А в начале июня оставили дом Буянихи и переехали на новое место проживания в Ширяево (бывший Ширяев буерак). Ширяево – одно из старейших сёл на Волге, ему около 400 лет. Сначала село Ширяев буерак принадлежало помещику Филатову, а позднее эти земли отошли во владения графа Орлова. Село Ширяево по праву можно назвать жемчужиной Жигулей. Оно расположилось в устье широкого и самого протяжённого на Самарской Луке оврага. По обеим сторонам Ширяевского оврага амфитеатром к Волге спускаются горы: Попова и Монастырская, названия, которых относятся к существовавшим владениям мужского монастыря, к югу от села. Склоны гор изрезаны овражками и лощинами, поросшими густым лесом и чем дальше от Волги, тем горы выше и круче.
…В Ширяево художники сняли половину избы, принадлежащей Ивану Алексееву, причём сошлись на тринадцати рублях за всё лето. Не поняли сначала жители села истинных намерений приезжих, не нравилось им что их «списывают на картинку» и дело чуть не дошло однажды до расправы и только «Печать Императорской Академии художеств», показанная на академическом свидетельстве привела жителей в такую робость, что заставила раз и навсегда отказаться от своих намерений.
Именно в окрестностях села Ширяево Илья Ефимович Репин написал этюды к своей картине – «Бурлаки на Волге», которая позже принесла стипендиату Императорской Академии художеств всемирную славу. Репин был не первым и не единственным живописцем, облюбовавшим ширяевский простор. Зарисовки этих мест делал ещё в первой половине XVII века немецкий дипломат и путешественник Адам Олеарий. В 1837-1838 годах художественный вояж на барке-мастерской совершили художники братья Григорий и Никанор Чернецовы, изобразившие на своих полотнах панорамы берегов Волги и Жигулей, что хранятся сегодня в разных музеях мира. Во второй половине XIX века Ширяево становится настоящей Меккой художников, куда для поиска живой натуры и ярких типажей неоднократно приезжали: Иван Шишкин, Исаак Левитан, Иван Айвазовский, Василий Суриков, Аристарх Лентулов, Сергей Иванов и многие другие.
При работе над художественными образами Илья Ефимович Репин даже переправлялся в лодке к подножию Царева кургана, где бурлаки делали остановку, и рисовал, рисовал, рисовал. Он буквально охотился на бурлаков. А позже и сами бурлаки подходили к художнику и предлагали списывать картинки с них, когда узнали, что за это он даёт по 20 копеек. Больше всего художник работал с Каниным (стариком, идущим впереди всех на картине). Репин признавался, что считал для себя праздником тот день, когда он писал этюд с «моего возлюбленного предмета – Канина». В то время, когда бурлаки позировали, прицепивши лямки к барке и повиснув на них грудью, «ширяевцы» даже и близко не подходили посмотреть. В их глазах на берегу «совершалось нечто роковое и страшное; люди продавали антихристу свои души». А Репин был доволен, что ему никто не мешал работать, а ещё он был счастлив оттого, что «Канин не вздумал сходить в баню или постричься, как бывало с некоторыми, приходившими подстриженными и побритыми до неузнаваемости» …
…Прошли годы. Многие исследователи творчества Ильи Ефимовича Репина пытались отыскать дом Ивана Алексеева в селе Ширяево, где летом 1870 года жил и работал великий художник. И лишь чуть более 30-ти лет тому назад ширяевская пенсионерка, бывшая учительница Александра Федоровна 
Португальская, человек необыкновенной энергии, проведя длительный поиск среди старожилов села, пришла к выводу, что дом № 14 по Советской улице именно тот «репинский домик». Это был маленький бревенчатый домик в три окна, обращённых к Волге, стоявший почти у самого берега. Стены и постройки его обветшали, балки и брёвна прогнили. Необходимо было восстановить вместе с домом всю усадьбу Алексеевых, как типичную поволжскую постройку середины XIX века, что помогло бы создать особую атмосферу, в которой жили и работали художники. Дом – музей был открыт 26 августа 1990 года. А первого сентября 2000 года Дом – музей Ильи Ефимовича Репина посетил необычный гость, им был Президент России, оставивший в книге отзывов следующие слова: «С чувством удовлетворения, гордости и благодарности за Вашу работу по сохранению нашего национального достояния. В.В.Путин». Это был первый визит президента в провинциальный музей России.
Село Ширяево знаменито также и тем, что оно является родиной русского поэта, прозаика, драматурга и журналиста, близкого друга Сергея Есенина – Александра Васильевича Ширяевца (Абрамова). Певец волжской вольницы унаследовал от своей малой родины не только литературный псевдоним, но и сказочные образы, песенные мотивы, отголоски жигулёвских легенд, наполнивших всё его творчество. После скоропостижной смерти поэта, в середине мая 1924 года, Есенин посвящает ему стихотворение «Мы теперь уходим понемногу…». Впервые оно было напечатано в журнале «Красная новь» под заголовком «Памяти Ширяевца». Сергей Есенин неоднократно говорил: «…если я умру, похороните меня рядом с Шуркой милым…», что и было исполнено после трагической смерти поэта в 1925 году. Он был похоронен недалеко от могилы Ширяевца на Ваганьковском кладбище в Москве. Летом 2007 года на базе двух уже действующих музеев (художника И.Е.Репина и поэта А.В.Ширяевца) был открыт современный музейный комплекс, в состав которого также вошла белокаменная усадьба купца А. Вдовина.
Назад — Гаврилова поляна — главы 3 и 4 Далее — Гаврилова поляна — главы 7 и 8
Оставьте первый комментарий