Гаврилова поляна (главы 19 и 20)

Глава 19.

Анатолий Эммануилович Краснов–Левитин, солагерник отца Иоанна, священник, в прошлом обновленческий диакон, присоединённый к патриаршей Церкви мирянином, волей судьбы так же попал в лагерь на Гаврилову Поляну. Отец Анатолий, родившийся в 1915 году, принадлежал к «белому духовенству». Его тюремная биография началась в разгар сталинских репрессий. 23 апреля 1934 года он был арестован в Ленинграде и находился до окончания ареста, в мае 1934 года, в тюрьме на Шпалерной. В 1935-1940 годах отец Анатолий учился в Ленинградском педагогическом институте имени Герцена на факультете русского языка и литературы. Одновременно преподавал в школе. После окончания института поступил аспирантуру НИИ театры и музыки. В 1941 году был призван в армию, но вскоре после болезни демобилизован. В 1942 году он приехал в Ульяновск, где в то время находился митрополит Сергий (Страгородский). Одновременно там же был Александр Введенский – глава обновленческой церкви. 27 февраля 1943 года Левитин был рукоположен в диакона в Ульяновске. На Троицу в том же году служил последний раз в сане диакона. В этот день Введенский отказал ему от службы в церкви. После этого Левитин написал заявление на имя митрополита Сергия о принятии его в лоно Церкви Православной.

Произошла встреча с митрополитом, на которой Сергий сказал Левитину: «Ну, на всё воля Божия. Господь всё устроит и укажет, что надо делать. К обновленцам вы зря пошли…Потерпите до Нового года, а там вас устроим». На заявлении была написана резолюция: «Как видно из прошения, проситель ищет в Церкви Божией не духовного для себя руководства, а смотрит на неё как на орудие в деле желаемого для него обновления мира в духе идей В.С.Соловьева. Между тем следует искать в Церкви Божией не осуществления людских чаяний, а благодати Святого Духа, ради которого можно потерпеть и наши немощи…» Далее говорилось, что хиротония, полученная от Введенского признана быть не может и рекомендация по прохождению епитимьи и «перед Рождеством подать заявление о рукоположении в священный сан». Но осенью 1943 года митрополит Сергий срочно покинул Ульяновск. Вскоре из Ульяновска уехал и Левитин. Начались скитания по стране: Самара, Узбекистан… 22 ноября 1944 года в Ташкенте в алтаре в присутствии двух священников, Левитин прочёл акт отречения от обновленчества, и за литургией впервые за семнадцать месяцев причастился. Через полгода с рекомендацией епископа Кирилла (Поспелова) поехал в Москву поступать в Духовную Академию. После поступления в неё в 1945 году, через две недели было отказано в разрешении учиться. Левитин устроился на работу в школу рабочей молодежи N 116 учителем русского языка и литературы. 6 июня 1946 года Левитин был арестован в Москве. На следствии заявил, что считал свой арест недоразумением или результатом какого-либо ложного доноса, так как никакой вины за собой не чувствовал.

В своих воспоминаниях главным виновником своего ареста считал сына обновленческого митрополита Александра Введенского — священника Александра Александровича Введенского. Особым Совещанием при МГБ СССР 31 августа 1949 г. По ст.58-10 ч.1 УК РСФСР Левитин был приговорен к 10 лет ИТЛ, считая срок с 8.06.1949 г. После нахождения в Бутырской тюрьме в октябре 1949 г. переведён в Архангельскую область в Каргопольский лагерь. С 1953 г. по 26 мая 1956 г. находился в лагере Гаврилова поляна Молотовского р-на Куйбышевской области. После срока Левитин эмигрировал за границу и скончался в 80-х годах прошлого века. Отец Иоанн и отец Анатолий были в лагере не единственными представителями духовенства. Краснов-Левитин вспоминал: «Сидели здесь митрофорный протоиерей Павел Мицевич, 74-летний старец с Волыни, хорошо помнивший митрополита Антония (Храповицкого) в бытность его архиепископом Волынским, хорошо знал Владыку. После присоединения Волыни к Польше, был правой рукой православных Митрополитов в Польше – Георгия и Дионисия. Угодил на десять лет. Почему, за что? А просто так. Почему бы и нет?

Отец Александр Бородий с Полтавщины. 60 лет. Благочинный. Успел окончить старую Киевскую семинарию. Был долгое время священником. Служил священником и при немцах. Попал на десять лет по нелепому обвинению: почему немцы его не убили? Нежный семьянин, влюблённый в свою жену. Любящий отец. Энергичный, деловой священник. И не робкого десятка. Не давал себя унижать. После освобождения вернулся на Украину.

Иеромонах Паисий Панов. Из захолустья. Когда-то был послушником и иеродиаконом в Пророческой Пустыни в Вятской губернии. Последнее время был иеромонахом на приходе. Десять лет лагерей. Почему, зачем? Тоже просто так. Для порядка. К тому же, в своё время, отказался быть сексотом. Как сказал ему опер: «Кто не с нами, тот против нас».

Два католических священника – литовцы. Один из них после освобождения ещё продолжительное время жил, а другой – отец Вицент Ионакайтис – вскоре умер. Оснований для ареста у обоих – абсолютно никаких. Но рьяные литовские патриоты. Даже более литовцы, чем католики. Это, впрочем, простительно. Когда родина порабощена, главная забота христианина – о том, как сделать её свободной.

Один армянский священник, приехавший из Ирана со своей паствой, привезший колокол. Ему посоветовали идти в завхозы: священники не нужны. А он с гордостью говорил, что он отпрыск духовной династии, насчитывающей триста лет. На совет идти в завхозы ответил вопросом: «Почему? Разве здесь нет армян?» На этот недоумённый вопрос и получил ответ: десять лет лагерей. Вспоминал об Иране, как об утерянном рае. Ненавидел армянского католикоса, который заманил их в Советский Союз, заявив, что здесь свобода религии и вообще полная свобода.

И, наконец, миряне. Прежде всего, Фёдор Гончаров, или, как он числился в некоторых документах, Фёдор Гончаренко. Крестьянин из Воронежской области. Жил на хуторе. Отец сумел с огромным трудом отвертеться от колхоза, платил невероятные деньги. К войне подрос сын Фёдор. Необыкновенно религиозный. И очень стойкий. Когда пришли немцы, отказался идти в общий двор. Но тех разговор простой. Дали ему пятьдесят розог и оставили в покое. Потом пришли наши. Гонят в колхоз. Ответ один: «Не пойду». Наложили огромную контрактацию. С большим трудом, но уплатил. Они второй раз — уже совершенно фантастический налог. Таким налогом можно обложить помещика, а тут всего-то домик, огород и две козочки. Заплатить не смог. Три года лагерей за неуплату контрактации. Приходит в лагерь. Гонят на работу. «Не пойду!». Карцер. Отсидел десять суток. Опять на работу. Снова не идет. Бригада усиленного режима. Вновь отказ. Новый суд. Вопрос: «Почему не хочешь работать?» Отвечает по Евангелию: «Нельзя служить двум господам». Пожали плечами, удалились на совещание. Приговор: 10 лет, статья 58-13 – саботаж.

И опять сказка про белого бычка. «Иди на работу» – «Не пойду!». Опять карцер, опять бригада усиленного режима. Избиение до полусмерти по указанию начальника лагеря. Снова суд. Опять та же процедура. На этот раз приговор: 25 лет. И опять та же история: «Не пойду!». Наконец начальникам всё это осточертело. Ведь каждый случай невыхода на работу надо регистрировать, сообщать в тот же день в штаб лагерного отделения. Начальству минус: не умеет воспитывать заключённых, не справляется со своими обязанностями, тут и до «оргвыводов» недалеко. Начальник привёл Федю к врачу и сказал: «Бога ради дайте этому чокнутому инвалидность. У меня от него голова кругом идёт». А инвалидности просить не надо: он и так инвалид. Перенёс в своё время две сложнейшие операции, всё брюхо в шрамах. Если до сих пор не давали врачи инвалидность, так только из перестраховки, боясь прослыть покровителями «религиозника». Но раз сам начальник говорит дать – дали.
Здесь следует сделать небольшое отступление.

«…Лагерная жизнь так устроена, что действительную реальную помощь заключенному может оказать только медицинский работник. Охрана труда – это охрана здоровья, а охрана здоровья – это охрана жизни. Начальник лагеря и подчинённые ему надзиратели, начальник охраны с отрядом бойцов конвойной службы, начальник райотдела МВД со своим следовательским аппаратом, деятель на ниве лагерного просвещения – начальник культурно-воспитательной части со своей инспектурой; лагерное начальство так многочисленно. Воле этих людей – доброй или злой – доверяют применение режима. В глазах заключённого все эти люди – символ угнетения, принуждения. Эти люди заставляют заключённого работать, стерегут его и ночью и днём от побегов, следят, чтобы заключённый не ел и не пил лишнего. Все эти люди ежедневно, ежечасно твердят заключённому только одно: Работай! Давай!

И только один человек в лагере не говорит заключённому этих страшных, надоевших, ненавидимых в лагере слов. Это врач. Врач говорит другие слова: отдохни, ты устал, завтра не работай, ты болен. Только врач не посылает заключённого в белую зимнюю тьму, в заледенелый каменный забой на много часов повседневно. Врач – защитник заключённого по должности, оберегающий его от произвола начальства, от чрезмерной ретивости ветеранов лагерной службы.

Врач может освободить человека от работы официально, записав в книгу, может положить в больницу, определить в оздоровительный пункт, увеличить паёк. И самое главное в трудовом лагере – врач определяет «трудовую категорию», степень способности к труду, по которой рассчитывается норма работы. Врач может представить даже к освобождению – по инвалидности, по знаменитой статье четыреста пятьдесят восемь. Освобождённого от работы по болезни никто не может заставить работать – врач бесконтролен в этих своих действиях. Лишь врачебные более высокие чины могут его проконтролировать. В своём медицинском деле врач никому не подчинён.

Врач мог при достаточно твёрдом характере настоять на освобождении от работы людей. Без санкции врача ни один начальник лагеря не послал бы людей на работу. Врач мог спасти арестанта от тяжёлой работы – все заключённые поделены, как лошади, на «категории труда». Дать лёгкую категорию труда часто значило спасти человека от смерти. Всего грустнее было то, что люди, стремясь получить категорию лёгкого труда и стараясь обмануть врача, на самом деле были больны гораздо серьёзней, чем они сами считали.

Врач мог дать отдых от работы, мог направить в больницу и даже «сактировать», то есть составить акт об инвалидности. Правда, больничная койка и актировка в медицинской комиссии не зависели от врача, выдающего путевку, но важно ведь было начать этот путь. Всё это и ещё многое другое, попутное, ежедневное, было прекрасно учтено, понято «блатарям». Особое отношение к врачу было введено в кодекс воровской морали. Наряду с тюремной пайкой и вором-джентльменом в лагерном и тюремном мире укрепилась легенда о Красном Кресте.

Блатные демонстративно выражали своё уважение к работникам медицины, обещали им всяческую свою поддержку, выделяя врачей из необъятного мира «фраеров» и «штымпов». Более того, у врачей действительно не воровали, старались не воровать. Врачам делали подарки – вещами, деньгами, – если это были вольнонаёмные врачи. Упрашивали и грозили убийством, если это были врачи-заключённые. Подхваливали врачей, оказывавших помощь «блатарям».

Иметь врача «на крючке» – мечта всякой блатной компании. «Блатарь» может быть груб и дерзок с любым начальником (этот шик, этот дух он даже обязан в некоторых обстоятельствах показать во всей яркости) – перед врачом «блатарь» лебезит, подчас пресмыкается и не позволит грубого слова в отношении врача, пока «блатарь» не увидит, что ему не верят, что его наглые требования никто выполнять не собирается. Ни один медицинский работник, дескать, не должен в лагере заботиться о своей судьбе, «блатари» ему помогут материально и морально: материальная помощь – это крадёные «лепёхи» и «шкеры», моральная – «блатарь» удостоит врача своими беседами, своим материальная помощь – это крадёные «лепёхи» и «шкеры» посещением и расположением».

…Итак, Федя инвалид… Тут мы с ним и познакомились. Но, пожалуй, самого строгого монаха из всех, мною виденных, я встретил в лагере. И притом — простого неграмотного мирянина. Это Фёдор. Он категорически отказывался брать в каптёрке матрац и бельё. Спал на голых досках. Все ночи напролет молился, стоя на коленях, кладя земные поклоны. Строжайший постник. Он малограмотный. Но, глядя на его нервное лицо, окаймлённое чёрной бородкой, на его выразительные горящие глаза, – этому было трудно поверить. Лицо, светящееся мыслью, вдохновенное, озаряемое внутренним светом. Не хотел работать. Но озлобления не было. Из глубокого принципа: «Нельзя служить двум господам». Если попросит товарищ – немедленно сделает. Если человек затрудняется в чём-то и не просит – подойдёт и сделает. Когда надо убирать барак, он первый: бежит за водой, моет пол, убирает, скребёт. Это не для начальства – это для товарищей. Часто молились вместе. Вспоминали всенощную…Где он? Что с ним? Не знаю. Знает Бог – своего молитвенника и истинного монаха. Где бы он ни был, здесь или на том свете, так хочется его молитв…

Затем сектанты. Главным образом – пятидесятники. Из них помню одного – Ивана Тимофеевича Колесникова. Вот его история. Тоже из бедных крестьян Воронежской губернии. Участвовал в Первой мировой войне, был на Кавказском фронте, воевал в Турции. Вернулся домой. До сорока лет был православным. Судя по его словам, доходил до фанатизма. Не ложился спать, не перекрестив всех дверей и окон. Затем перешёл к баптистам. Но баптизм его, как и многих, не удовлетворил своей сухостью, рационализмом. Иван Тимофеевич – натура экстатическая, мистическая, с мессианскими порывами. И вот появляется где-то в Воронежской области проповедник-пятидесятник. Братья-баптисты его предостерегают: «Не ходи туда, это еретик. Волк в овечьей шкуре». Но он пошёл. И увидел. И уверовал. И вскоре стал рьяным пятидесятником. Проповедником. Экстазером. Он переезжает с семьёй в Среднюю Азию, кажется, в Бухару. Избирается пресвитером общины пятидесятников. В общине пятидесятников – простецы. Но попадаются и интеллигенты. В Средней Азии в 30-х годах было много людей, высланных из столиц, принадлежащих к великосветскому обществу, к научным и интеллигентским кругам. Среди них тонкие интеллектуалы-мистики. И вот удалось Ивану Тимофеевичу заинтересовать своим учением одного петербургского интеллигента – антропософа. И тот бросил свою антропософию и окунулся в народную мистику, стал пятидесятником и ярым приверженцем Ивана Тимофеевича – умер у него на руках. Мы говорили с ним подолгу, но каждый раз разговоры упирались в тупик. Ему хотелось и меня сделать пятидесятником, а я никакой склонности к этому не имел…»

Глава 20.

За последние годы отделами реабилитации прокуратуры и Главного управления внутренних дел Самарской области реабилитировано и признанно пострадавшими от политических репрессий более 60 тысяч граждан. По данным на 2003 год на территории Самарской области проживало 9694 реабилитированных лиц и 1121 человек, признанных, пострадавшими от политических репрессий. В 2-х десятках томах «Белой книги», памяти жертв политических репрессий, в которой собраны имена наших земляков, расстрелянных и высланных за пределы края из родных сёл и деревень, увековечены имена 53627 человек, 3974 из них приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. В их числе начальник Куйбышевской железной дороги Н.З. Хрусталёв, первый директор завода КАТЭК Н.Н. Андреев, писатель Н.И. Кочкуров (литературный псевдоним Артём Весёлый), председатель Куйбышевского облисполкома Г.Т. Полбицин и другие. Установлено одно из мест массовых захоронений расстрелянных репрессированных – это территория парка имени Гагарина. Останки захоронений были обнаружены при производстве земляных работ в районе переходного мостика через искусственный пруд паркового комплекса. На предполагаемом месте расстрелов, осужденных по ст. 58 УК РСФСР, по инициативе Самарского добровольного историко-просветительного общества «Мемориал», в мае 1990 года, сооружён памятный знак из красного мрамора. На нём надпись: «Памятник установлен на месте захоронения жертв репрессий периода 30-х – 40-х годов. Поклонимся памяти невинно погибших».

Но это было не единственным местом в Самаре, где производили расстрелы репрессированных. Был ещё и подвал в здании Управления НКВД на улице Степана Разина – 37 и бывшая тюрьма на улице Арцебушевской, где сейчас располагается общежитие медицинского университета. Была ещё и Сызранская тюрьма и Заусинский овраг, в котором также были найдены захоронения. Но вернёмся в Самару, в парк имени Юрия Гагарина. Я помню, как мальчишкой, во время зимних каникул, ходили с друзьями кататься на каток, который с дальней стороны по его ширине упирался в заросший забор. За высоким серым забором, сквозь густые деревья просматривалось деревянное здание, возможно, двухэтажное, так как часть его возвышалась над забором. А, напротив, через дорогу, по которой от Самарской площади до в 9-го микрорайона, «ходил» автобус №25, и которая, уже потом, стала носить название в честь болгарского города – «Стара-Загора», побратима Самары, располагалась автоколонна №1172. (Я это запомнил потому, что там водителем работал муж моей сестры, и он часто брал меня с собой в поездки и просто в гараж.) Уже тогда впечатление от этого места было какое-то неприятное и страшное. Да и сама местность, с ограждённым забором участком и самим лесным массивом рядом с ним, была всегда пустынной и таинственной.

Конечно, какие-то случайные фразы взрослых, обрывки тихих разговоров доносились до наших мальчишеских ушей, но ровно на столько, что мы поняли, что это какая-то, то ли запретная зона, то ли что-то, связанное с тюрьмой и заключёнными. Знай, мы тогда, что находилось за этим забором, то наше любопытство, наверняка бы, перебороло тот мальчишеский страх перед неизвестностью и возможным наказанием. Хотя, конечно, в то время, мы многого ещё не понимали и вряд ли могли до конца оценить значение того места в череде событий, что происходили в стране. Время шло, и уже скоро на эту территорию не только можно было зайти, но даже специально посылали учащихся ближайших школ для её благоустройства, решив сделать эту местность парком. Но это уже была не окраина города, теперь это был географический центр. Среди шума и пыли мегаполиса – 32 гектара оазиса тишины. Высокие дубы и липы с густой кроной, прыгающие с ветки на ветку белки, нежно-зелёная весенняя трава. Сладкий душистый запах цветущего каштана. Озеро с живыми лебедями. Многочисленные аттракционы. Это парк имени Гагарина, который был открыт в конце 70-х годов. И стал самым массовым по посещаемости в самом большом районе города – Промышленном. Но мало кто из горожан знает, что в этом красивом парке, залитом солнечным светом, – девять безымянных братских могил, в которых лежат жертвы политических репрессий 30-х – 40-х годов. Их точного местонахождения сейчас, видимо, не скажет никто. Кроме одной, у которой в дальнем левом (со стороны Московского шоссе) углу парка, установлен памятный знак из красного мрамора.

Особенность этого места – сюда привозили закапывать уже убитых. Сами расстрелы производились не здесь. На месте нынешнего парка имени Гагарина в 30-е-40-е годы были дачи сотрудников НКВД. Место охранялось, посторонние туда не допускались. Поэтому и решили именно там хоронить расстрелянных, чтобы народ не узнал. Убиенных закапывали по ночам в братские могилы. Люди на дачах обычно жили в выходные дни, а в будни там никого не было. Ночью привезут трупы, выкопают глубокие шурфы, и в них закопают. А дачи там перестали существовать уже после войны. Пиком репрессий, самым расстрельным был 37-й год. Все расстрелянные в Куйбышеве захоронены в парке Гагарина. Их имена названы в «Белой книге». К её читателям» обращает свое слово Митрополит Самарский и Сызранский Сергий: «В архивах Самарской области хранятся дела более чем на сорок тысяч несчастных жертв. Многие и многие из них расстреляны, повешены, сведены в могилы голодом, холодом, физическими истязаниями. Но были, были и такие, кто до конца вынес нечеловеческие пытки, пошёл на неминуемую гибель, отвергнув клевету на себя и своих близких, памятуя завет Христа Спасителя: «Нет больше той любви, как кто, если положит душу свою за друзей своих». Засыпанных шурфов с убитыми на территории парка имени Гагарина девять, в них лежат 3500 или 3600 человек. Но даже эти цифры мы могли бы никогда не узнать, если бы не Валерий Константинович Куренёв, редактор «Белой книги». Куренёв был начальником учётно-архивного подразделения КГБ СССР по Куйбышевской области, именно там хранятся архивные уголовные дела на жителей Самары и Самарской области – 25 тысяч дел. Когда вышел Закон «О реабилитации жертв политических репрессий» (18 октября 1991 года), Куренёв стал по своей инициативе писать в газеты статьи по теме реабилитации, получил выговор от начальства, а потом – благодарность.

Первым руководителем рабочей группы по созданию «Белой книги» был первый заместитель начальника Управления КГБ СССР по Куйбышевской области Николай Евдокимович Попков, в издании «Белой книги» помогли областные власти. Когда Куренёв в 1995 году вышел на пенсию, Попков пригласил его участвовать в создании «Белой книги». Валерий Константинович разыскал бывшего коменданта Управления КГБ, который лично принимал участие в расстрелах и захоронениях, и попросил о встрече. «…Ему было уже за 80 лет, имени его я называть не буду, может, родственники его живы, – вспоминал Валерий Куренёв. – его подпись есть под многими исполнительными справками о расстрелах. Он ничего сам не рассказывал, а расспрашивать я как-то не смог. Вы можете представить, человек, у которого на совести такой груз, и чтобы он сам рассказал, как это происходило… Это был уже глубоко больной человек, с психическим сдвигом. Мы с ним вместе прошли по парку имени Гагарина, и он показал мне места захоронения. Насколько точно он их указал, я не знаю, ведь местность со времени расстрелов изменилась. Он показал мне девять таких мест. Я для себя составил схему захоронений. А когда уходил на пенсию, передал эту схему своему преемнику: «Возьми, может, пригодится». Но он, насколько я знаю, её не сохранил. Комендант умер через месяц после нашей встречи. Из тех людей, кто участвовал в расстрелах, никого уже нет в живых…» По словам некоторых свидетелей, хоронили вблизи дубов, с тем, чтобы со временем корневая система деревьев дополнительно скрыла и переплела останки захороненных. Когда в конце 1970-х годов в Куйбышеве открылся новый парк имени Гагарина, радости у горожан не было предела, ведь это был самый благоустроенный парк в городе. Но радость была недолгой. Вскоре после его открытия страшная трагедия потрясла горожан. Во время работы карусель «Сюрприз» вдруг оторвалась, и много детей разбились из-за, как тогда решили, чьей-то халатности! Но, может быть, не только она явилась причиной? Ведь парк открылся на месте нашей скорби. На костях мучеников. Сейчас уже многого не исправишь. И пусть будет парк, пусть цветут на этом месте цветы, плавают лебеди, играют дети. Но пусть на этом историческом и святом месте будет и церковь, мемориальный комплекс, плиты, на которых выбиты имена погибших. Так будет спокойнее всем. И живым, и усопшим.

Массовые политические репрессии – были одной из страшных страниц в истории нашего Отечества. С тем, чтобы по-настоящему оценить их чудовищный размах, всю глубину трагедии народа, достаточно привести некоторые статистические данные. Перед валом репрессий оказались равны все – от малограмотных крестьян до партийных и советских руководителей. Зачем, во имя каких целей невинно пострадали миллионы наших соотечественников? Думаю, полного ответа дать не может никто и сейчас, но, безусловно, при помощи репрессий укреплялись политические позиции, решались экономические и социальные проблемы. Одна из существенных причин массовых репрессий – использование дешёвого труда заключённых на стройках страны. Труд заключённых использовался при строительстве заводов Безыменского «куста», нефтеперерабатывающих заводов, Безымянской и Куйбышевской ТЭЦ, Куйбышевского гидроузла и других стройках области. К сожалению, многие репрессированные, а впоследствии реабилитированные граждане ушли из жизни, так и не узнав правды о судьбе своих близких. Но, правда, о трагических событиях ушедшего века нужна не только родственникам, она нужна всему обществу и особенно молодому поколению. Ведь не будь тогда столько разрушений и напрасных жертв, имена 53 627 человек, 3974 из которых приговорены к высшей мере наказания – расстрелу может быть, легче было сегодня преобразовывать Россию, поддерживать гражданский мир и согласие в обществе. По неполным архивным данным, составленным органами ВЧК, ОГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ, в период с 1921 по 1953 годы, за так называемые контрреволюционные преступления, было арестовано 5 951 364 человека, из них приговорены судебными и внесудебными органами к различным наказаниям – 4 060 306 человек, в том числе к смертной казни – 799 455 человек. Во исполнение постановления ЦК ВКП (б) «О мерах по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации» было репрессировано около 1 млн. крестьян, более чем 2.6 млн. человек исчисляется количество репрессированных по национальному признаку. На территории нашей области были созданы крупнейшие лагеря для заключённых, такие как Самарлаг (2.09.1937 – 1940 годы, политзаключённых до 6 тыс. человек), Безымянлаг (25.09.40 — 1946 годы, политзаключённых до 4,5 тыс. человек), Кунеевский ИТЛ (06.10.1949 — 12.03.1958 годы), Особый лагерный пункт «Гаврилова Поляна» и ряд других.